Вера Брежнева: Рядом со мной есть люди, которые дают мне по башке

— Вы вот в компании своих близких о чем обычно говорите? Допустим, за ужином?
— Да обо всем. Вспоминаем что-то приятное, шутим, про общих знакомых говорим, можем даже посплетничать. Ну а потом, на Украине в последние годы очень бурная политическая жизнь, сейчас еще добавились кризисы — парламентский и финансовый, и часто разговоры заканчиваются обсуждением этих вопросов.

— Кризис сейчас больная тема для всех. Лично вас он задел? Упала ли, например, стоимость вашего корпоративного выступления?
— Нет, не упала. И летаю я не меньше. Вообще, что касается работы, пока вроде все в порядке. Что будет дальше, не знаю. Я, конечно, ощущаю всеобщую панику. В какую компанию ни прихожу, меня все первым делом спрашивают: «И как ты во время кризиса?!» Разговоры везде о том, что будет плохо.

В Киеве впервые за очень долгое время подняли цену на проезд в метро — с 50 копеек до 2 гривен (1 гривна равна примерно 5 рублям. — Прим. OK!). Еще полгода назад мы могли хвастаться, что киевское метро самое дешевое в Европе, но сейчас ситуация меняется. Цены на продукты резко возросли. Мои родственники столкнулись с тем, что невозможно забрать свои депозиты из банков, не получается достроить квартиры — многие стройки остановились. Да что я вам рассказываю? У вас то же самое, я думаю.

— Есть какой-то ваш личный рецепт, как пережить это время?
— Я себя успокаиваю просто: не жила богато — нечего и начинать. (Смеется.) Я всегда была бережливой. Сейчас сократила какие-то свои траты — на одежду, например. Но хуже мне от этого не стало. Я жила и в гораздо более нелегкие времена.

— Это в какие?
— В начале 90-х. Я была маленькой девочкой из многодетной рабочей семьи — нас было четыре ребенка. Город Днепродзержинск, раньше село Каменское, деревня фактически. А тут перестройка. Украина стала независимой, заводы начали задерживать зарплату, а родители мои как раз на заводе работали. Так что мне уже с одиннадцати лет пришлось подрабатывать, и так продолжалось до семнадцати, пока я не поступила в институт.

— А у вас остались какие-нибудь пролетарские привычки? Ну, например, сплевывать семечки на пол?
— (Смеется.) Таких у меня и не было. А в принципе у меня есть такая способность (возможно, это один из моих немногочисленных талантов): я моментально подстраиваюсь под среду, в которой нахожусь. Умею очень быстро адаптироваться к людям, к их манерам. Я могу находиться в Москве, в каком-то высшем обществе, и вести себя там соответственно, а потом сажусь в самолет, через два часа оказываюсь дома, в кругу семьи, и там я уже «шокаю» и «гэкаю». Как-то оно переключается само собой.

— Вы расстались со своим первым мужем, когда вашей дочери был всего год. Верно?
— Даже года ей не было.

— Когда Соня первый раз спросила: «Где папа?»
— Она не спрашивала, потому что папу у нее никто не отнимал. Они общались все это время, ездили вместе отдыхать, гуляли. Соня знает, что папа у нее есть, просто мама его не любит и не живет с ним. Мы иногда говорим с ней об этом, я ей что-то объясняю. Но каких-то глобальных философских вопросов, на которые я бы не знала, что ответить, она мне не задает. Она все понимает. Она вообще очень мудрый ребенок для своего возраста и относится к сложившейся ситуации абсолютно спокойно.

— Уверены?
— Ну естественно, каждому ребенку необходимо присутствие взрослого любящего мужчины в доме. Но у нее нет в этом недостатка. Я бы переживала, если бы я жила одна, была такой матерью-одиночкой. Но это не так. К тому же есть еще мои родители. Когда я надолго уезжаю, ребенок едет к ним. Дедушка проводит с Соней большое количество времени, а уж бабушку она и вовсе называет мамой, как и меня.

— А у вас самой была счастливая семья? Я имею в виду ваших родителей.
— Вы видели где-нибудь абсолютно счастливую пару? Таких нет. И у нас в семье не было полной идиллии, папа с мамой могли и поспорить, и поругаться — все как у всех. Зато это была наша семья, наш маленький уголок, где мы чувствовали себя любимыми и защищенными. Нормальная, полноценная семья, которая дала и мне, и моим сестрам правильное воспитание.

— Для поколения, воспитывавшегося еще при Советском Союзе, девочка, которая к девятнадцати годам успела выйти замуж, родить и тут же развестись, считалась чуть ли не преступницей. Вас в таком совковом духе не воспитывали?
— Ни в коем случае. Вопрос вообще не стоял, во сколько лет мне можно будет рожать, а во сколько нельзя. Вопрос был только в том, хочу я этого или нет и могу ли себе это позволить. Меня воспитывали в свободе принятия решений. Конечно, я советовалась с родителями, могла что-то принять к сведению, но окончательный выбор делала только сама. Когда я захотела стать матерью, родители не говорили мне: «Только через наш труп!» Наоборот, они говорили: «Твоя жизнь — тебе и решать».

До восемнадцати лет у меня были, конечно, какие-то ограничения, а потом — нет. К восемнадцати годам я уже была довольно взрослой, сформировавшейся личностью. Я встретила человека, полюбила его, захотела жить с ним, родить от него ребенка — все это происходило естественно. И я имела полное право на собственный выбор. В конце концов, для чего еще существует термин «совершеннолетие»? Я вижу, как некоторые родители опекают своих детей до сорока лет и какой ужас в итоге из этого получается.

— Я тут наткнулся на интервью вашего первого мужа, в котором он сказал, что причиной вашего разрыва стала его бедность. Мол, запросы у вас слишком большие…
— Как можно такое сказать, когда до встречи с ним я сама жила в бедности? Если бы я была царицей, а потом вышла замуж за нищего и через год ушла — это было бы одно. Другое дело, что появился ребенок, и мне, как прагматику, пришлось думать о том, что он будет кушать. Ну, я и работала. То, что человек находится в незавидном финансовом положении, — вовсе не повод от него уходить, тем более если ты испытываешь к нему чувства. А вот если он не может сделать тебя счастливой, а может только сломать... Это серьезный повод. В какой-то момент мне стало невыносимо жить во всем этом, поэтому я и ушла.

— Сейчас вы общаетесь с ним?
— Редко. Мы не рассорились вдрызг, хотя последний шаг он сделал такой, что разговаривать с ним после этого особо и не хочется. Что за шаг? Не хочу об этом говорить. В любом случае сейчас мы общаемся реже, чем могли бы.

— А вы что, не понимали, за кого выходили замуж?
— После рождения ребенка все изменилось. И он изменился. А может, просто показал свою сущность, которую до этого скрывал. Такое часто бывает: до свадьбы у людей все супер, а потом кто-то начинает вести себя по-другому, и это приводит к ссорам и разводу. У кого-то — как правило, у мужчин — появляется чувство собственника: мол, жена уже никуда не денется и можно отныне делать все, что хочется.

Плюс у нас все-таки именно после свадьбы люди начинают жить вместе. Это тоже влияет. Одно дело просто встречаться, гулять, оставаться на ночь и совсем другое — ежедневно сталкиваться с бытовыми проблемами. Не все на них адекватно реагируют. быть сильной и много работать.

— Как бы вы хотели провести сегодняшний вечер на самом деле?
— Я бы хотела сейчас лететь домой. Но к сожалению, на самолет я уже не успела и придется ехать на поезде. Дома я буду только завтра.

— Вы в обычном поезде поедете?
— Да, своего у меня пока нет. (Смеется.) Я имею в виду — в обычном купе, на четыре человека? Нет, я выкупаю СВ, чтобы быть все-таки одной. Не так давно я ехала по одиночному билету. Захожу в купе, а там незнакомый мужчина. Соседнее купе при этом было свободно, и я попросила его перейти туда. А он просто взял и сказал: «Не пойду».

— Как я его понимаю... Когда еще с Верой Брежневой в одном купе проедешься?
— А почему никто не понимает меня? Для меня зачастую дорога — это единственное время расслабиться, помолчать, отдохнуть, поспать, в конце концов. И я совершенно не хочу тратить его на какие-то разговоры. Бывало, ко мне обращались с подобной просьбой — поменяться местами — и я реагировала положительно.

— А «попросить» мужчину из купе или нет, зависит от того, насколько он симпатичный?
— Не зависит. Я не хочу находиться в замкнутом пространстве с чужим человеком, кто бы он ни был. Если бы это был коллега по цеху, я бы еще могла потерпеть. Поскольку мы почти все знакомы, я, по крайней мере, могла бы сказать: «Давай спать, хватит разговаривать». (Смеется.) Кстати, я слышла, что не так давно запустили экспериментальный поезд Москва — Питер, на который мужчины и женщины могут приобретать билеты только в разные вагоны. Я двумя руками за такие поезда! Покупала бы билеты только в женские вагоны. Женщины как минимум не храпят.

— Такое ощущение, что с мужским вниманием у вас сейчас явный перебор. При этом вы часто рассказываете, что в школе были гадкой и некрасивой и мальчикам было совсем не до вас. В какой момент все поменялось?
— В семнадцать лет.

— Вы впервые накрасились, надели мини-юбку, или что-то другое?
— Да просто грудь у меня выросла! (Смеется.) Вместе с этим произошла гормональная перестройка организма: мое тело из доскообразного превратилось в красивое, женское. До этого у меня и правда была отвратительная внешность: я была худая как трость, сутулая, в очках, из-за худобы казалось, что у меня огромный рот во все лицо, — в общем, все прелести подросткового возраста, разве что прыщей у меня не было.

Соответственно, на мальчиков я даже не смотрела. Зачем? Все равно я знала, что они не ответят мне взаимностью. А в семнадцать лет я вдруг стала замечать, что созрела, — парни начали на меня поглядывать. За очень короткий период я прямо расцвела. Смотрела в зеркало и уже нравилась себе. Мы с сестрами даже сделали специальную фотосессию на «мыльницу», и я так гордилась этими фотографиями! Сейчас смотрю на них: и смех и грех. Но тогда я стала считать себя «першей бабой» на селе.

— А сейчас вы бываете неуверенной в себе? Что-нибудь может нанести удар по вашей самооценке?
— Может. Замечания и критика от людей, авторитетных для меня, мнение которых я уважаю. Но чтобы не слышать от них этого, я стараюсь хорошо работать. Не жалею на это никаких сил и времени.

— На любовь-то у вас что-нибудь остается?
— Да, я могу и во время работы любить. (Смеется.) Вот сейчас сижу разговариваю с вами, а сама в это время очень люблю. Ежесекундно думаю о любимом человеке. На самом деле любовь играет в моей жизни огромную роль. Она на первом месте вне зависимости от чего-либо. Ради нее я могу многое «задвинуть».

— А почему вы никогда не говорите о своем нынешнем муже? Чего вы боитесь?
— Ничего не боюсь — просто не хочу. Потом все начнут писать: я с мужем то, я с мужем это… Не хочу, чтобы на всю страну обсуждали мою личную жизнь.

— Вы же сейчас лукавите!
(Немного обиженно.) Я никогда не лукавлю.

— Я к тому, что, скорее всего, не говорить о личной жизни вам просто невыгодно, как любому поп-артисту. В вашем бизнесе некоторым даже на уровне контрактов запрещается носить обручальные кольца…
— Да все давно уже знают, что у меня есть муж! И кольцо, как видите, я ношу. Я не боюсь и не стыжусь этого, никто мне ничего не запрещает. Просто не хочу я всем рассказывать, когда я выхожу замуж, когда развожусь, из-за чего я с кем ссорюсь, о чем с кем говорю. Не хочу выглядеть как некоторые наши артисты, которые, ради того чтобы попасть на обложку какого-нибудь журнала, готовы выложить на обозрение свое белье.

Если это не увеличит ко мне чей-то интерес — ничего, я переживу. Главное, что мое внутреннее состояние будет в покое. Я вообще в этом смысле достаточно закрытый человек и какие-то свои эмоции переживаю исключительно внутри себя, не выливаю их наружу, не собираю подружек и не начинаю перетирать всю эту ситуацию. Я не со всеми своими подругами обсуждаю свою семейную жизнь, а вы хотите, чтобы я сейчас об этом на всю страну вещала!

— Ответьте, пожалуйста, хотя бы на один вопрос. Про вашего нынешнего мужа, предпринимателя Михаила Кипермана, пишут, что в свое время он чуть ли не обвинялся в громком заказном убийстве другого известного бизнесмена — Максима Курочкина. Якобы компания, принадлежавшая ему, задолжала жертве несколько миллионов долларов и таким вот страшным образом «выплатила» долг…
— О господи… (Смеется.) Я, конечно, тоже читала про это, но меня удивляет, что вы так серьезно на это реагируете. Специально, чтобы вас успокоить, скажу: ни у кого из моей семьи не было никаких отношений с тем убитым человеком.

— А откуда вообще вся эта информация появляется?
— Скажите, а откуда неделю назад появилась статья о том, что я, приехав из Днепро- дзержинска в Киев на кастинг «ВИА Гры», оголила грудь для того, чтобы меня взяли в группу?! Причем статья с моей прямой речью — я это там сама все рассказываю! И ее уже все газеты перепечатали! Откуда это взяли, кто это пишет, зачем?! Скорее это вопрос к вам, вы же в этом бизнесе крутитесь.

— А наказать этих людей вы не пробовали?
— Бог их накажет. А мне будет легче, если я просто об этом забуду. Я знаю, что к людям все равно все плохое возвращается. Меня иногда спрашивают: «Ну что же ты не дашь опровержение?» Не хочу. Опровержение — это некое оправдание, а оправдывается только тот человек, который виноват. Я ни в чем не виновата, поэтому от меня никто никаких оправданий не дождется. Мне только жаль своих близких: они же волей-неволей всю эту гадость вынуждены читать.

— Слушайте, вы уже шесть лет в шоу-бизнесе. Почему вы не портитесь?
— Кто вам сказал? (Смеется.) Изнутри я не гнию — это да. Но внешние проявления «порчи» случаются. Бывает, когда жутко устаешь, на этом фоне всплывают раздражение, вредность, еще какие-нибудь негативные черты характера. Но слишком далеко это не заходит. Знаете, когда огурец высыхает, его достаточно опустить в холодную воду — и он снова наливается, становится хрустящим, вкусным таким. Вот рядом со мной, слава богу, есть люди, которые периодически опускают меня в эту воду, дают мне по башке — в общем, ставят на место. Я им за это очень благодарна.

«Ок!».